Она только и смогла спросить:
- Давно это с ним?
- Дня три, - так же ответил ей Коди. – Ее мама умерла недели с две назад, и вскоре она заболела… Хотя она уже достаточно взрослая, чтобы питаться твердой пищей, да и поначалу все было в порядке, что-то явно пошло не так, и… Ее зовут Гелио, - закончил он, запуская пальцы в волосы у лба, гладко убранные назад, к косе на затылке.
- Гелио, - повторила Даен. Она встала и начала шагать по комнате, подперев подбородок рукой, чей локоть оперся о другую руку, обвившуюся вокруг талии своей хозяйки. Все ее мысли до единой были заняты маленьким существом из корзины. Что делать, что предпринять?
Ее взгляд упал на книгу на столе, и та из-за привычки людей, занятых размышлениями, брать первый попавшийся предмет и вертеть его в руках, тут же оказалась в цепких лапках Движения за Альтруизм, Единство и Надежду. Зашелестели странички, замелькали ровные, отпечатанные в типографии и почти не тронутые влагой и пылью столбики цифр и букв.
Сначала она не могла ничего понять и только листала книгу, пытаясь сообразить, что же это такое и зачем, а потом, сама не веря в свои слова, спросила вполголоса:
- Это что, полная история?
Фолиант был таким тяжелым, что она едва могла его удержать. И от него пахло прошедшими и соскользнувшими в никуда веками.
Та книга, по которой они проходили историю в школе, была тоньше раз в девятнадцать, и набрана была крупным шрифтом. С картинками. С хорошими такими, тщательно детализированными цветными картинками.
А здесь – все было лаконично и точно. Каждая дата стояла там, где ей надо было стоять – от приблизительных сроков постройки египетских пирамид до теракта с башнями-близнецами одиннадцатого сентября две тысячи первого года. И ни одна из них не была упущена. Каждый киевский князь, правивший хотя бы один день, каждый французский король легли в страницу и замерли, отпечатавшись там навек как лик того, что на самом деле было.
- Ну да, - ответил Коди.
- А такая бывает? – усомнилась Даен.
- Ну, видимо, да, раз она есть. Я взял ее почитать. Сначала пробавлялся картотекой и прочей ерундой, а теперь вот, через шесть лет – добрался. Обычно я делаю это прямо там, у столба, но на этой неделе мне надо было присматривать за Гелио. Страшно оставлять ее одну даже ненадолго.
Страницы летели из конца в начало, открывая все новые и новые эры. Вот эпоха возрождения, вот Советский союз…
Взгляд Даен упал в низ страницы и остался там, словно приколоченный гвоздем, около записи, говорящей: «22 июня 1941 года – Советский союз вступает во вторую мировую войну».
Тысяча девятьсот сорок первый. А год конца света, тот, когда разогнали демонстрацию альтруистов, положившую конец всему, был две тысячи сорок первый. Ровно через сто лет.
Сейчас Даен очень пригодилась бы картотека, но и без нее у нее перед глазами замелькали длиннющие цифры – количество погибших во второй мировой. Во время их апокалипсиса навряд ли умерло меньше. Может, больше, может, столько же. И, главное, тоже когда-то летом, не то в июне, не то в июле, в разгар засухи и невыносимой жары…
Круг замкнулся. Один маленький, локальный, как назвал такое Коди, круг. Всего один. Такой короткий – всего-навсего сто лет, и вот он, весь на ладони. Смотри, анализируй, сопоставляй.
Даен хлопнула книжной обложкой из твердого картона, и вверх взметнулось облачко пыли.
- Так что ты там говорил о том, что история циклична? – спросила она, даже не оглядываясь.
- Что ты там увидела? – выдохнул Коди, вскинув голову. Судя по голосу, он насторожился. И главное – он как-то понял, даже не по ее вопросу, прозвучавшему вполне нормально, а просто понял, что она увидела что-то незаурядное и, возможно, страшное. Но Даен было все равно.
Еще ни один человек так быстро не уверовал.
Это было похоже на то, что чья-то сильная, уверенная рука сорвала с ее глаз мутные закопченные очки, и то, о чем раньше она только говорила, но не видела, словно выдвинулось вперед и замигало разноцветными лампочками, крича о том, что вот оно, здесь, и весь упорядоченный мир вокруг довольно щелкнул пальцами и объявил: «Бинго!». Если Коди и не был пророком, то гениальный проповедник в нем явно умирал.
К семи кусочкам паззла добавилось еще два, и их не пришлось колотить и подравнивать. Все само повернулось, подвинулось и встало на свои места. Стал виден угловой кусок картинки. Картинка изображала что-то яркое и полосатое, похожее на шизофренический бред или детскую телепередачу.
- Неважно, - сказала она. – Так что?
Коди замешкался с ответом. Конечно, у него и в мыслях не было ничего скрывать и превращать в тайну, скорее всего, он просто пытался выбрать слова, которые смогли бы выразить реальность именно такой, какова она была, а не обозначить ее десятком штрихов, желал сказать что-то четкое и ясное, но Даен секунда казалось вечностью, и ее темперамент, обычно ровный и флегматичный, вдруг горячим вулканом плеснул кверху.
- Ты явно что-то не договариваешь! – прикрикнула она, кидая книгу на стол, отчего тот опасно вздрогнул, а фанера задребезжала. – Иначе ты не трясся бы так над этой собакой. У тебя глаза циника, ты не можешь ее настолько любить! Да и этот обелиск сам по себе в поле не вырос. Ты все знаешь, но почему-то не говоришь, черт тебя побери!
Коди смотрел ей в спину и, очевидно, ждал, когда она вдоволь накричится и снова затихнет. Даен резко повернулась на несуществующих каблуках, чувствуя босыми ногами шершавость земляного пола, избавленного от вездесущей травы, и впилась в него острым, как шуруп, забиваемый в стенку молотком, взглядом почерневших глаз.
- Скажи-мне-все, пацан, - потребовала она, и что-то в ее голосовых связках угрожающе зашипело.
Ее сознанию не хотелось так реагировать. Но в ней натянутой, готовой лопнуть струной запел запоздалый страх фатума. До того она не думала, что все вокруг нее так… неизбежно. Так окончательно. Что все кончится – и больше не будет ничего. Ни второго сезона, ни сиквела. И не стоит ждать неожиданного выверта сюжета перед самым концом, когда все взрывается, зато все выживают, в последний момент забравшись в тайный правительственный бункер.
А теперь она догадывалась. А этот мелкий белесый парень знает – и какого-то ничего ей не говорит!
- Тихо, - сказал Коди и опустился на свою монастырскую кровать. – Если ты немного помолчишь, я все тебе объясню по-хорошему. Глядишь, что-нибудь да поймешь.
Даен покорно заткнулась, намеренно не заметив последней фразы, и оперлась бедром о край стола. Он единственный в этом доме не казался чересчур хлипким, раз устоял после бомбежки здоровенным учебником истории. А то она боялась уже и на пол садиться – ей казалось, что тот провалится, ибо успокоительные речи хозяина с самого начала имели противоположный эффект.
- История циклична, - начал блондин, в задумчивости покусывая тонкие губы. – На этом мы вроде сошлись. Примем за аксиому. Однако круги тоже бывают разные. Когда я сказал тебе, что маленькие круги вращаются внутри большого, я, возможно, был не вполне точен… Я не знаю, как объяснить это тебе, - промолвил он, зажмурившись и нервно переплетая пальцы.
Даен молчала. Он тоже замолчал, и они немного посидели в тишине. Она слышала только его глубокое дыхание и тихое, почти незаметное шуршание воды снаружи. Если бы поднялся хоть небольшой ветерок, трава заглушила бы ручей, но ветра не было.
- Я попробую начать с другого конца, - молвил Коди, откидываясь спиной на шаткую веточную стенку. – Дело в том, что… может быть, ты замечала, когда вы проходили историю… каждая последующая эпоха была короче предыдущей. Иногда намного, иногда всего на пару десятилетий, но всегда короче. Динозавры просуществовали на Земле не один миллион лет, да и Византийская империя как родилась вместе с миром, так и умереть должна была вместе с ним, а вот, например, эпоха развитых технологий… та, что началась около две тысячи двадцатого года, так вот, она ведь прожила всего ничего. Все это – и войны, все более и более страшные, со всеми этими биологическими атаками и ядерными бомбами, и даже человеческие жизни – становится короче и короче. Так?
Даен разглядывала паззл в своей голове. Его новые кусочки пока по форме напоминали миниатюрных осьминогов, да и по консистенции, пожалуй, тоже. Но тем не менее они возникли.
- Так, - кивнула она и позволила ему продолжать.
- Хорошо. Я к тому, что и такое положение вещей можно вписать в круг. Вот представь себе окружность с маленьким центром, с проколом от ножки циркуля. И она, эта окружность, расчерчена на кольца, как диаграмма. Внешнее – самое большое. И по мере приближения к центру они сужаются и сужаются. А мы – человечество, люди – мы прыгаем с круга на круг, снаружи к центру. И по ходу движения смещаемся в сторону. Скажем, по часовой стрелке. И так до самой середины.
Даен представила себе.
Так вот что было нарисовано на той картинке, что она собирала! Окружность в разноцветных полосках, с крохотным эпицентром внутри, похожим на раскаленное земное ядро.
- Если принять это, - продолжал Коди, глядя в потолок. – остается только одна проблема… совсем маленькая. Надо разграничить эти круги, эры. Когда заканчивается одна и начинается другая? Тут попробуй пойми. Считается, что границами исторических периодов становятся всякие крупные важные события, но это ведь чаще всего так субъективно. Несомненно, один кончился, когда произошел тот пожар, потому что людей не осталось… ну, мы с тобой не в счет, мы – последние проявления вида, обреченного на вымирание, - Даен хмыкнула, услышав это, но промолчала. – Даже если бы у нас вдруг ни с того ни с сего родились дети, - на этот раз Даен хмыкнула еще более скептично – они бы прожили жизни – и все. Сами они не смогли бы произвести на свет никого жизнеспособного. Так что это дело решенное. Но что делать со следующим периодом, начавшимся сразу после того, как все сгорело? С тем, в котором вот прямо сейчас живем мы с тобой? Как скоро он закончится с учетом того, что продлится все не больше двадцати лет, а шесть из этих «не больше двадцати» уже прошло? Я не знаю. Но я подумал…
- Так и знала, что ты умеешь, однако радостно видеть подтверждения моей безумной веры.
- И на том спасибо. Так вот. Я подумал, что новая эпоха начнется, когда умрет последнее млекопитающее. Все-таки млекопитающие очень важны в мире. Или, может, не только млекопитающее, а, скажем, последнее животное вообще. Их ведь тоже… нет уже. Всех этих насекомых и птиц – все исчезли. Люди тоже не в счет – мир уже уверен, что они уничтожены. А вот Гелио… Гелио осталось. Пока осталась. О господи, как я косноязычен.
- Ничего, я понимаю, что ты хочешь сказать, так что упрекнуть тебя некому. То есть ты… - подсказала Даен, начавшая уже потихоньку (зато тщательно) кое-что понимать.
- Да, - сказал Коди, и ей показалось, что в его глазах отразилось что-то, похожее на грусть. Или нет, скорее на страх, смешанный с грустью. – Я не хочу, чтобы что-то менялось.
Даен не захотела этого слышать. Это не вязалось с образом пофигиста. В смысле аутиста. Ее мысль предприняла странный скачок в сторону и назад, этакой заячьей петлей.
- Значит, тот несгораемый шкаф в чистом поле поставили те, кто знал о том, о чем ты сейчас говоришь. Или, по крайней мере, догадывался. Они надеялись, что людей все-таки выживет побольше, достаточно для новой перспективной общины, и оставили им… кхм… базу знаний, назовем это так. Как-нибудь приехали сюда незадолго до начала всего веселья и воткнули в землю эту свою стилизованную глыбу, чтобы наивные будущие поколения приняли ее содержимое за мудрость далеких предков. Я правильно говорю?
Это было все, что они могли оставить в наследство выжившим. Детскую энциклопедию, перечень птиц, что больше никогда не прилетят (хотя он, пожалуй, все же попал туда случайно, Даен, по крайней мере, очень хотелось на это надеяться), идеально разложенную совершенно бесполезную картотеку, созданную лишь для того, чтобы занимать место, и единственное сокровище – их настоящее прошлое под картонной обложкой, то, что на самом деле было.
- Наверное, правильно.
Сегодня солнце зайдет.
И уже неизвестно, взойдет ли оно завтра.
Если умрет этот маленький, пожираемый лихорадкой детеныш собаки, в мире что-то непоправимо, безнадежно перевернется, и тогда ничего уже нельзя будет обещать.
Квадратное изображение круга в радужных разводах вроде следов бензина на луже собралось и завертелось на воткнутой сквозь центр стальной иголке, как юла, сливаясь в сплошное пятно, круглое и белое.
Гелио запищала. Вышло очень жалко или, скорее, жалобно, протяжно и высоко, как скрипение старой двери на заржавевших петлях. Как-то раз у Даен сильно простудилась черепашка, когда два дня просидела в подвале, так вот, она издавала похожие звуки, а потом ее усыпили.
- Мы говорим не о том, о чем нужно, - решила Даен, стараясь не моргать, ибо каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ними плясала разноцветная окружность. – Я пойду за молоком, а ты пока заверни ее во что-нибудь, что найдешь. Согрей, в общем.
За время их разговора она сориентировалась в пространстве. Ручей, который она слышала, впадал в море рядом с ее домом, она вспомнила это буквально только что. Оставалось только определить, в какой стороне – а это легко, когда знаешь, где находился холм – и идти вдоль воды. Потеряться сложно, тут не так много ручьев, если вспомнить о том, какое все вокруг сухое и горячее.
- Ладно, - кивнул Коди, пододвигаясь к корзинке.
Даен покинула растекшийся дом, захватив с собой твердую и непоколебимую уверенность в том, что Гелио надо во что бы то ни стало спасти. Кот-д’Ивуар произнес заветные слова. Оказывается, она тоже не хотела, чтобы что-то менялось. Ей нравилась новая жизнь. Тихо, тепло, никаких тебе машин, никто не трогает, свежий воздух, тяжелый и здоровый физический труд, приятное общение… с самой собой - а с кем еще можно приятно пообщаться? Плюс – никакой политики, никакой бюрократии, никаких инфляций и вооруженных конфликтов. Нет, ее определенно все устраивало, совершенно все.
За размышлениями о том, что былой порядок может быть утрачен в мгновение ока, сменившись хаосом, она даже не заметила, сколько времени у нее занял путь домой. Ручей и в самом деле вывел ее, как путеводная нить, на песчаный берег, где волны лизали прибрежные камни, там она догадалась повернуть голову и обнаружила, что уже на месте.
Когда они с отцом прибыли сюда, в место их будущего пожизненного заключения, далеко от берега отходить не пришлось – прямо тут, у края моря, нашлись уцелевшие постройки. Их значение определить так и не удалось, как и строителей, но тем не менее ее дом, в отличие от хибарки Коди, не напоминал мягкий сыр, полежавший на солнце – скорее, он напоминал бетонный спичечный коробок. И таких в ряду стояло не меньше десятка. Что ж, зато он не собирался разваливаться, и она могла спокойно хоть чечетку танцевать, хоть об стены орехи колоть, если бы у нее были орехи, конечно.
Двери в проеме у нее не было точно так же, как у Коди, и напротив этого проема в противоположной стене был еще один проем, тоже без двери, и комната получилась со сквозной дырой. Так что температура тут стояла такая же, как и на улице – а у блондина было прохладнее и вроде даже не так душно. Ладно, тут он ее обогнал.
Зато у него не было подвала, а у Даен был. Она резвенько прыгнула в дырку в полу, из-за которой ночью лучше было ходить с осторожностью, чтобы сохранить ноги и голову в целости, отыскала там бутылку с молоком, придирчиво оглядела и понюхала. Что ж, для продукта трехсуточной свежести очень даже прилично – спас холод подземелья. Лучшего желать не приходится. Надо было захватить с собой с материка холодильник. На солнечных батарейках. Ну, или на работе водяной мельницы, все одно – электричества-то нет. Да и мельницы тоже. Да и воды, пожалуй. Вот черт.
Ладно. Пора в обратный путь. Она спрятала бутылку за пазуху, чтобы хоть как-то уберечь ее от солнечных лучей. Черная тряпка была бы как нельзя кстати, но у нее из мебели имелись только эта бутылка с крышкой и еще одна бутылка без крышки, а из одежды – рубашка и штаны. Мужские, еще отцовские, пятьдесят какого-то там размера. Ботинки он еще задолго до своей смерти выкинул за ненужностью, а рубашку отдал ей – из единственного своего платьица она выросла в момент, вытянулась вверх, как бамбук – и сам остался в одних этих штанах. Кстати про штаны. Даен отыскала их в каком-то углу, вынула бутылку из-за пазухи и завернула в штанину. Так все-таки получше будет.
Она шагнула за порог, одним прыжком перемахнула через узкую капустную грядку, уставленную созревающими гладкими, глянцевито поблескивающими в сиянии небесного светила кочанами, которым суждено было стать ее пищей на ближайшие два месяца, пока не вырастут новые, нашла протоптанную дорожку в желтой траве, ручей рядом с дорожкой и пошла обратно, неся сверток с бутылкой под мышкой.
Теперь она могла немного не думать ни о каких глобальных проблемах, подгоняемая приятным чувством того, что свою часть договора она выполнила, то есть теперь чья-то бессмертная душа по контракту принадлежит ей, и смотрела по сторонам.
Деревьев не было, но не было их точно так же, как и утром, не больше и не меньше, то есть об этом можно было вообще не задумываться. Не было и мошек. Это было прискорбно, но, опять же, привычно. Зато когда Даен запнулась за колючку, коварно притаившуюся в траве, отпрыгала свое на одной ноге, ругаясь сквозь зубы, присела на корточки, раскопала переплетение желтых лент и стала изучать мнимую ежевику, она увидела что-то новенькое. Листьев у нее и правда не было. У нее были только колючки, большие и острые, и вообще вся она выглядела как-то очень уж неживой, радиоактивной такой, и напоминала проржавевшую до черноты колючую проволоку. Даен даже попробовала сломать стебель, чтобы убедиться, что это и в самом деле растение, а не металл. Сломать получилось – ценой исколотых в кровь пальцев. Но, признаться, ей было бы спокойнее, если бы это и в самом деле была колючая проволока. Привезенная, скажем, инопланетянами – это чтобы не нарушать логику вещей.
Как только аморфный дом Коди появился в поле ее зрения, ей захотелось побежать бегом, но она не стала, опасаясь других колючек, и дошла до него не спеша и с достоинством. У задней стенки, под крепким навесом из плетеного из прутьев полотна и двух шестов, бросающим тень на голую иссушенную землю, чинно высились тонкие и высокие зеленые кустики, высаженные идеально ровными, как по линейке, рядами. Они цвели маленькими ярко-синими цветами. Даен узнала картошку и только подивилась столь неудачному месту ее посадки – там, где дождь не может поливать грядку. В отличие от логики вещей, логику этого пацана свыше не дано понять никогда и никому. Она даже хуже женской, право слово.
Она вошла и объявила:
- Та-та-да-там-тадам!
Коди поднял голову и повернулся на звук. До этого он сидел, наклонившись к корзинке.
- А, привет, - рассеянно сказал он.
- Отойди и не мешай работать, - высокомерно велела Даен, делая соответствующий жест рукой, приглашающий мелкого предоставить корзину и ее жильца (вернее, уже почти не жильца, как в том анекдоте про девятиэтажный дом) в распоряжение профессионала, и пояснила. – Как раз в этом самом месте в игру вступаю всемогущая я.
В списке вещей, от которых она хотела бы умереть, скромность болталась где-то в хвосте, между самосвалом и виноградной косточкой.
Коди только пожал плечами и покорно отполз к противоположной стенке, чтобы наблюдать за ее действиями издалека.
Он укутал Гелио простыней, той самой, что раньше лежала у него на кровати. Что ж, кровать от этого хуже не стала, хуже было некуда, а вот способность самодельной грубой материи, напоминающей выбеленную мешковину, согревать вызывала сомнения. Но вряд ли у блондина имелось что-то еще, иначе он не стал бы так халтурить. Его заинтересованность в этой собаке, если верить его словам, была возведена в квадрат.
Даен распеленала бутылку, при этом укрыв пол штанами, отвинтила крышку, налила в нее немного молока и предприняла попытку напоить им щенка. Но это принесло мало результатов. Ей удалось добиться только того, что зверек пару раз коснулся его языком и снова замер. А еще через несколько секунд она отдернула руку, едва удержавшись от визга. Прикасаться к этой бедной маленькой собаке, чувствовать жар ее шкурки и то, как расширяется и снова уменьшается ее грудная клетка в такт тяжелому дыханию, улавливать пальцами биение сердца – все это было просто выше ее сил.
Украдкой скосив глаза назад, она убедилась, что Коди ничего не видел, а если и видел, то молчит. И вдруг поняла, что больше они не смогут ничего сделать. Все их надежды и желание помочь свелись к этой белой бутылке, но ничего не вышло. Ставка не сыграла, потому что казино сгорело позавчера.
Она отвернулась и отодвинула корзину к стенке, просто чтобы убрать ее подальше от себя. То же чувство командовало ее руками, когда она прятала в обелиск дневник маньяка.
Коди смотрел на нее из-под решетки длиннющих светлых ресниц цвета пшеницы, и Даен вдруг подумала, что если бы все не умерли, у него была бы чудесная жизнь. Наверняка была бы. Его бы все очень любили. Почему-то все любят хорошеньких мальчиков. Да еще и эта его странная манера общения с людьми… У него бы отбоя от поклонниц не было, ведь, как известно, чем больше тебе нет до девушки дела, тем выше степень ее заинтересованности в тебе. Да и в обществе его уважали бы.
И, так же внезапно сверкнуло у нее в мозгу, именно поэтому он так счастлив, что все умерли. И его ни капли не смущает, что во всем мире он, считай, один посреди огромного желтого поля.
- Хочешь вспомнить детство? – предложила она, помахивая в воздухе полупустой бутылкой, и, не дожидаясь ответа, закрыла ее крышкой и аккуратно прокатила по полу.
Пацан поймал ее у стенки, откупорил и, закрыв глаза, припал к горлышку. Такой забавный. Вроде и не ребенок вовсе, и так спокойно говорит о том, что все былое ушло безвозвратно, а еще способен в жаркий день сидеть в темной душной комнате и так искренне наслаждаться теплым, уже кисловатым молоком в старой бутылке из-под бренди.
Бутылка снова покатилась. Коди проследил, чтобы Даен не дала ей обо что-нибудь разбиться, и поблагодарил:
- Спасибо.
Даен кивнула.
За весь день он ни разу ей не улыбнулся. Наверное, его идеальные мимические мышцы вообще не умели сокращаться соответствующим образом. Что ж, оно и к лучшему. Так она хотя бы уверена, что не попала в карамельную фантазию юного писателя. Так она хотя бы уверена, что если… хотя, наверное, лучше сказать, когда… или все-таки если? В общем, если или когда, не важно, все кончится, то оно кончится, быстро и насовсем, а не будет трепыхаться в последних попытках выкарабкаться. Это будет идеально отточенное лезвие гильотины, а не тупой топор палача, способный только перебить позвонки, но не убить. Они не будут мучиться. Гелио последняя мученица этой планеты.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Вообще, они вели себя словно дети в больнице. Просто сидели и глядели в потолок, иногда меняли позу и дислокацию, вставали, делали пару кругов по комнате, снова садились. Время медленно текло, тянулось и пахло чем-то химическим, как лак для ногтей. В конце концов дышать стало невозможно, словно перед грозой. Теперь Даен сидела у стены со входом, а Коди – на своем матрасе.
И Даен сквозь ощущение потери реальности, объема и цвета всем происходящим вокруг, которое появляется, если долго сидеть неподвижно и молча, услышала, как, наклонившись к грубому гнездышку Гелио, он тихо и ласково говорил ей:
- Гелио, девочка моя…
И глаза его на этих словах – она готова была поклясться – смотрели умоляюще и тепло.
А потом он вздохнул и молвил:
- Ладно, Абсолют с тобой. Хочешь идти – иди.
Узкая бронзовая ладонь всего один раз нежно и бережно коснулась собачьей головы, после чего он отвернулся, сел в угол около стола и больше к корзине не приближался.
Она умерла минут через десять после того. Даен ничего особенного не слышала и не видела, она поняла, что это случилось, только потому, что дышать в комнате стало заметно легче
Она заставила себя встать, упершись руками в затекшие колени. За окном было тепло, но не так ярко, как раньше. Значит, полдень уже миновал часа два назад. Вроде как.
- Пойдем, что ли, - молвила она голосом, искаженным от долгого молчания. Сухие губы не слушались.
Коди молча кивнул, тоже поднялся и за ручку перенес корзину на стол. Даен оторвала кусок от брюк, подумав, что надо все-таки отдать дань вековым траурным традициям, и они завернули в него маленькое быстро холодеющее тельце. Золотая шерстка в миг посерела, а глаза потемнели, словно вместе с дыханием жизни существо, наконец-то нашедшее исход своей боли, покинули и остатки былой красоты. Сверток получился совсем маленький. Он поместился бы в нагрудный карман на отцовской рубашке, но они осторожно уложили его в старую, окаменевшую от морской соли черную дамскую сумочку с позеленевшими металлическими пряжками. Пряжки траурно брякнули, когда Даен взяла сумочку в руки.
Под столом, рядом с тем, во что судьба-злодейка превращает ведра, спряталось подобие деревянной лопаты – крепкая палка с заостренной спереди дощечкой. За отсутствием гвоздей палка с одного конца была расщеплена надвое, и дощечка крепко сидела в получившейся щели. Наверное, этой штукой мальчик копал – и сажал – картошку. Интересно, это тоже сделал господин Ханговер? Если так, то он действительно был (а может, есть и до сих пор, не так уж это теперь и важно) очень умным и умелым человеком, это надо признать. Суметь без единого гвоздя и почти без материала, располагая только одним маленьким ножиком так хорошо устроить своих друзей не так-то просто.
Около дырки, заменяющей дверь, снаружи, были кучей свалены разнокалиберные дрова, и, выходя, Даен своевольно завладела довольно широким поленом, цапнула ножик, воткнутый тут же в какую-то деревяшку, и поспешила догонять Коди.
Они направились в сторону холма. Сначала она подумала, что умнее было бы пойти на побережье, где копать могилу в песке гораздо легче, чем в затвердевшей, как глина, земле, но потом поняла, что там ее наверняка рано или поздно размоет приливом, и это будет нехорошо. В молчании они обогнули холм с обелиском, и Даен увидела другой холм.
Этот холм был практически пуст, только на вершине его, почти по центру, но все же немного сместившись направо, стояло полено, почти такое же, как она держала в руках, и на нем было вырезано имя – Милитари.
- Когда началась эта возня с альтруистами, - пояснил Коди – мы только-только купили Милитари, вот мама и решила назвать ее… в духе времени, так сказать. Она мать Гелио. Вернее, была когда-то. А может, теперь и снова мать. Не знаю, все это философия.
Даен кивнула молча. Вообще, эта его реплика стала маленьким звуковым островком среди моря тишины. Молчало все. Молчала золотая трава. По земле бесшумно скользили тени больших облаков, принесенных ветром откуда-то очень издалека.
Коди копал маленькую прямоугольную ямку, а Даен в это время сидела рядом, сложив ноги бабочкой, и вырезала буквы на своем импровизированном надгробии. Г-е-л-и-о. Всего пять, очень мало, поэтому каждую она писала очень тщательно, оставляя в дереве глубокие бороздки и счищая вокруг них кору. Потом заточила брусок с одного конца, чтобы легче было вбивать его в землю, отложила в сторону и несколько минут наблюдала за тем, как блондин работает. Потом окликнула его и спросила:
- Устал? Давай дальше я.
Он отдал ей лопату, и это был еще один хороший знак. Даен всегда считала, что повседневная саможертвенность – это глупо.
Хотя и копать там осталось всего ничего. Ей показалось, что она всего два раза ударила в землю тупой дощечкой, как Коди решил:
- Хватит, достаточно.
Он подошел к ней, прижимая к груди сумку своей матери, и Даен вдруг почувствовала укол совести.
Весь этот день, который они просидели на полу у него дома в незнании и ожидании чужой смерти, когда они еще надеялись на то, что смерть эта придет не сейчас, а когда-нибудь потом, сама она надеялась на это, потому что боялась, что что-то изменится, и ей будет хуже, нежели сейчас. А он надеялся, потому что ему просто не хотелось, чтобы Гелио умирала, ей наконец-то стало понятно, что это действительно так, и вся эта его болтовня о страхе перед переменами есть ни что иное, как блеф. В его поведении не было ни одного корыстного мотива. Возможно, она слегка погорячилась, когда записала его в ряды циников. В конце концов, циники - люди неприятные.
Они опустили ее в могилу, прямо так, в сумке. Сумка сегодня у них была вместо гроба. Потом засыпали ямку пылью, в которую земля превратилась сразу после того, как ее вынули на поверхность, и Даен гордо вбила у ее дальнего конца свое деревянное творение. По ощущениям, вытащить его теперь смог бы только король Артур. Значит, по крайней мере ветер ее не свалит.
После этого они не знали, что им нужно делать дальше. Стоять в молчании, как это принято, не хотелось, потому что скорби в них не было ни капли. Она вся сконцентрировалась в тех часах, проведенных в мучительном ожидании, и как только закончилось оно – закончилась и скорбь. То, что они делали сейчас, было условностью, действиями чисто механическими.
И вдруг по травяному полю прошел порыв ветра. Единственный, но сильный, он взметнул пыль, раздул парусом рубашку Даен, растрепал волосы Коди, чуть не сбив его с ног, и трава загремела и запела.
Даен казалось, что вокруг нее отчаянно громко рвутся миллионы взрывов, и только через минуту она поняла, что оглушительному буйству травяного моря вторят жестяные раскаты далекого грома. Горячий ветер пах водой, мокрой пылью и озоном. Она оглянулась и увидела, что небо востока почернело и провалилось на уровень ближе к земле.
- Будет гроза, - сказала она.
Вся их принужденность куда-то исчезла – момент был упущен, и если бы они начали скорбеть теперь, это стало бы запоздалой мерой, поэтому ответственность с них была целиком и полностью снята.
- Ты думаешь, это очень необычно? – отозвался Коди и слабо улыбнулся. Надо же. Умеет ведь.
- Ты пойдешь домой? – спросил он немного погодя.
- Ну да, - кивнула Даен. – А что?
- Я могу проводить тебя, - предложил блондин.
- Дождь может начаться с минуты на минуту, - с сомнением качнула головой Даен. - Ты успеешь потом дойти к себе?
О, это у них сегодня основная тема для заботы. Что она, что он – оба хороши, оба сомневаются в способности друг друга добраться до собственного жилища без происшествий.
- Не растаю, - весело отмахнулся Коди и дернул плечом. – Чай, не глиняный голем.
Даен согласилась с этим неоспоримым утверждением, и они спустились с холма, чтобы красиво уйти на закат.
Получилось так, что не столько он ее провожал, сколько она вела его, чтобы показать, где живет. Наверное, со стороны это выглядело довольно смешно – она шествовала чуть впереди, вся такая из себя высокая, как топ-модель, и распрекрасная, играя с ханговерским ножиком (ежеминутно рискуя отрезать себе палец или пригвоздить к земле ногу), а он пытался поспеть за ней сзади, и для этого ему приходилось идти быстро – ноги-то короткие. В конце концов Даен сжалилась над ним и нарочно сбавила скорость.
Они вышли за границу волнующегося травяного океана где-то далеко от ее дома. В поле часто так бывает – свернешь на полшага в сторону, и попадаешь уже совсем не туда, куда шел. Здесь на берегу неприкаянно и невинно лежали огромные бетонные круги, похожие на жернова, каждый в диаметре больше роста Даен, тоже немаленького. Наверное, раньше, когда люди жили не только в мире вообще, но и в Америке в частности, тут были волнорезы или что-то типа того. Рядом из песка выходила толстая труба, полуразрушенная, едва не разваливающаяся, и ее каркас из темных металлических прутьев, кое-где оголенный, походил на рыбьи ребра. В пустом нутре трубы гулко плескалась соленая вода
- Пойдем туда, - предложил Коди и, не дожидаясь ответа, первым полез на трубу. Даен вприпрыжку последовала за ним.
На ощупь металл был горячим и шершавым. Бедный пацан, он ходит в ботинках, в этом атавизме цивилизации, и ничего этого не чувствует.
Она встала на край, посмотрела вниз, в темнеющие морские глубины, и вдруг сказала:
- Я только что видела латимерию.
- Тебе показалось, - успокоил Коди голосом матери, которой ребенок сообщил, что мимо него по тротуару пробежал зеленый хомяк.
- Может быть, - согласилась Даен. – Но эта штука в воде и в самом деле была похожа на латимерию. Возможно, это была тень.
- Все возможно, - согласился мальчик.
- Тебе выгоднее было бы поверить, - заметила Даен. – Это ведь еще одно подтверждение того, что ты говорил мне о внешнем кольце истории. Все возвращается на круги своя.
- Это ты все время твердишь, не я, - спокойно возразил Кот-д’Ивуар. – То, о чем я действительно говорил, не нуждается в подтверждении.
- Может, и так, - согласилась Даен и вдруг вспомнила. – А знаешь, я придумала еще один вопрос.
- Вопрос? – не понял Коди.
- Ну да. Ты говорил о вопросе с определением границ эпох, их начала и конца. А у меня есть другой вопрос, и, по-моему, он гораздо важнее. Что будет, когда мы дойдем до центра? Для нас это более чем насущно.
Блондин задумался и замолчал. Даен села на трубу и свесила ноги в воду, слегка опасаясь, что ее укусит латимерия.
- Ты знаешь, - сказал он через некоторое время – я думаю, что в центре все начнется заново.
- То есть это не конец света? – спросила Даен.
- Нет. Говорят, за три года до конца света перестанут идти грозы. Пока мы можем жить и ни о чем не беспокоиться.
- А что тогда, если не конец света?
- Я думаю, это… перерождение. Катарсис. Очищение огнем, которому раньше подвергали только ведьм.
Даен помолчала, а потом упрямо повторила:
- Так что же все-таки будет?
- Не конец света, - тоже повторил Коди. – Ты знаешь, мне всегда казалось, что сначала будет медленное угасание. То, что происходит сейчас. Как бы… обнуление всего, что уже было когда-то сделано, зачистка местности, чтобы потом легче было строить на ней что-то другое. Ведь все эти зайцы и деревья, они ведь исчезают не потому, что их истребили или что-то еще, ну, по крайней мере, не все. Они исчезают для того, чтобы не мешали. Чем переделывать старое, всегда легче начать все заново. Чтобы не исправлять всего того, что напортачил.
- Твои слова очень странны, - молвила Даен, до сих пор глядя в воду в надежде снова увидеть латимерию. Что-то эта чертова тварь все не шла у нее из головы. – Мне кажется, ты клонишь к тому, что природа просто поняла, что из людей ничего хорошего не выйдет, что ей надоели их выходки, и ей вдруг пришло в голову, что есть смысл лучше попробовать что-нибудь другое. Диаметрально противоположное. Каких-нибудь семилапых камышовых пенчакряков.
- Я клоню к тому, что, возможно, так оно и есть, - кивнул Коди. – И даже эти твои семилапые пенчакряки вполне возможны, хоть и не слишком вероятны. Ты понимаешь, ведь рано или поздно люди сами бы покончили с собой. Взорвали бы что-нибудь слишком большое, или изгадили бы экологию до невозможности, или придумали бы какую-нибудь болезнь и сами бы от нее перемерли. К этому все и шло. И поэтому кто-то или что-то сделало так, чтобы, пока не поздно, не допустить полного разрушения. Чтобы спасти то, что еще не уничтожено или хотя бы уничтожено не до конца. Сейчас все закончилось – да, это так. Но ведь планета цела. Моря, океаны – все практически цело, оно восстановится, если просто оставить его в покое и не трогать. А то, что все выгорело, даже к лучшему. Я слышал, на золе… все, что угодно, растет быстрее.
- Но ведь это не вписывается в общую ситуацию, - возразила Даен. – Никаким боком, совсем. Ведь каких-то десять лет назад еще ничто не предвещало беды. Экологическая обстановка в принципе была сносная, то есть в респираторах пока никто не ходил, общество тоже разлагалось не больше, чем обычно. А в природе ничего вдруг не происходит, не такая она легкомысленная дама, чтобы действовать с бухты-барахты. Это должно было начаться гораздо раньше, и все бы заметили и подняли панику и забегали туда-сюда. Разве нет?
- Я думаю, что на самом деле все было задумано не так, - медленно проговорил Коди. – Но как плавная, длинная и красивая парабола. Сначала самая низшая точка, потом неспешный подъем, пик – не возьмусь сейчас сказать, когда именно он был - и такое же неспешное угасание. Но люди, как обычно, все испортили. Они поставили на пути этой траектории полета истории большую кирпичную стенку человеческого фактора. И история шлепнулась в эту стенку, а потом стремительно сползла по ней вниз и больше не двигалась. И получилось именно то, что мы с тобой – единственные из всех - теперь наблюдаем, сидя на краю мира.
- И что, теперь мы не должны ничего делать, кроме как наблюдать? – спросила Даен и с ужасом поняла, что еще чуть-чуть – и ее голос дрогнул бы. Перед этим она попыталась представить историю, безжизненно стекающую на пол по некоей вертикальной поверхности. Получилось плохо.
- А зачем? – пожал плечами блондин. – Теперь от нас нет никакой пользы. Даже если мы будем стараться изо всех сил, этого не изменить. Единственное, что мы можем сделать – это не мешать. Просто не мешать и смотреть на то, как исчезают кусты, и кругами ложится мертвая трава, потому что раньше не было и ее – это будет позже, через несколько лет, так что пока можно об этом не думать, но будет. Возможно, если мы по какой-то непонятной причине захотим прожить еще немного, нам придется бороться за жизнь, потому что станет еще жарче, пресной воды еще меньше, и, возможно, нам нечего будет есть. Но сейчас главное – ничего не трогать и не оставлять после себя. Ни растений, ни сооружений, ни воспоминаний, ничего, что могло бы остаться и развиваться после нас.
- Так вот почему у тебя картошка закрыта от дождя, - догадалась Даен. – Чтобы потом, когда ты умрешь, она не смогла бы расти дальше без воды. Надо же, я никогда бы не додумалась… Но подожди, - оборвала она сама себя. – А как же эта труба, эти бетонные штуки, мой дом, наконец? И тот фонарный столб на холме? Твой дом – другое дело. Но они же каменные, каменные и железные. Они останутся надолго после того, как мы исчезнем.
- Надолго? – с легкой усмешкой переспросил Коди. – Долго – это слишком относительно. Может быть, для человека десять, двадцать, пятьдесят и сто лет – это долго. Но стоит исчезнуть последнему человеку…
Он помолчал, прикрыв глаза, а потом заговорил с такими интонациями, словно декламировал наизусть что-то, что давным-давно прочитал в книге – приглушенными, едва приподнятыми, слегка неестественными:
- Если бы ты была землей, - говорил он - вот этим материком, ты бы увидела, как веселыми стайками, откидывая ненужные теперь лапки, ящерицы кидаются в воду и становятся рыбами. Ты бы увидела, как вечные льды на полюсах в мгновение ока испаряются, словно снег на сковородке, и как континенты сползаются и слипаются вместе. И ты бы даже не заметила, как этот бетон, этот гранит, эти бревна и железо рассыпаются в пыль, как ветром сдувает тот холм, где мы сегодня сидели, потому что для тебя они исчезли бы так быстро, как будто их и не было вовсе. Чем больше на Земле людей, тем медленнее течет их время, превращая каждый день в маленькую вечность, полную ненужных слов и дел – и тем быстрее раскручивается пружина их истории.
Даен слушала, как завороженная. Отойди он сейчас вправо – ее голова непроизвольно повернулась бы следом. А он говорил, и в его глазах, в его разом ставших далекими и отрешенными глазах отражались желтый песок, желтая трава, желтое солнце - все желтое, что только было в этом мире. Они горели ярче, чем глаза тигра в лесу тропической ночью, и в то же время были как будто подернуты лондонской утренней дымкой.
- Значит, мы с тобой все задерживаем? – едва слышно уточнила она, не смея отвести взгляда от его лица.
Это было почти страшно – знать, что сейчас время тянется патокой, и мир томится в жаре, ожидая перерождения, воскресения и новой жизни, и не может дождаться, потому что есть они, и поэтому все стоит, и что стоит им пропасть – и все вздрогнет и понесется, и не будет больше этой тишины и неподвижности воздуха, оковы падут, брякнув о невидимые булыжники, и от всего этого их отделяет десять лет. Десять лет, что были бы такими короткими, будь она камнем или водой, десять лет, что она не заметила бы, будь она солнцем, десять лет, что покажутся вечностью ее несовершенному человеческому сознанию.
- Не думай об этом, - посоветовал Коди. – Это ожидание не томительно ни для кого.
- Ой ли? – усомнилась Даен.
- Зато мы с тобой теперь можем спать столько, сколько захотим, - отозвался мелкий.
- В конце концов, - сказал он, испытывая потребность закончить. – В конце концов, когда пружина крутится слишком быстро, заряд скоро кончается. Но после этого часы обычно заводят снова.
И добавил еще:
- Тебе поможет, если ты попробуешь осознать двоякость времени. Нас с тобой мир тоже не замечает. Его время не длинное. Его время – это не время вообще. Это… кристалл. Ну, и все такое. Ты понимаешь.
- Все будет точно так же, как и было? – спросила Даен немного позже. – Потом, через много-много лет?
- Все начнется так же, как и начиналось в прошлый раз, - поправил Коди. – Но про то, как все пойдет дальше, я не могу сказать ничего. Дорого бы я дал, чтобы самому узнать об этом…
- Лучше не стоит, - заверила Даен. – Там варианта только два – апокалипсис и утопия. А находясь в счастливом неведении, можно вообразить, что все будет именно так, как должно было быть у нас, пока что-то не пошло не так. Так, как должно быть на любой правильной планете. Не очень-то здорово разочаровываться в новом мире еще на закате старого, как считаешь?
- Что верно, то верно, - кивнул Коди.
На западе, впереди и справа от них горел закат.
- Смотри, - сказал блондин. – Вон там, сбоку от солнца, как будто горы. Может быть, мне кажется, а может быть, они и правда есть где-то там, на другом берегу. Это такая штука… кажется, называется фата-моргана.
- У тебя случайно в детстве не было брата-близнеца? – осведомилась Даен, пытаясь заставить себя улыбнуться.
Теперь она поняла его роль в этой истории.
Коди не был ни пророком, ни проповедником. Он выполнял несколько другую функцию. В его обязанности входило произносить вслух то, что и без того носилось в воздухе. Работа не из самых приятных и почетных – ведь, по сути, ты никогда не говоришь ничего нового – но без нее никак не обойтись. Иначе все перипетии запутанного и закрученного сюжета так и не будут никому понятны, даже здесь, в этой повести, имеющей всего двух героев.
Закат и в самом деле был прекрасен.
Справа высились горы, которых никогда не было, и можно было даже различить сосны и снежные шапки на вершинах, слева ослепительно белел полярный ледник, а посередине солнце, придавленное сверху свинцовой печатью темно-синего облака, опускалось в волны цвета расплавленной стали, со всех сторон окруженные другими, холодными и темными, похожими на слюдяную рыбью чешую. Ряд домиков-дольменов, среди которых один принадлежал ей, сзади подсвечивался солнцем, и сквозные проемы, прошитые золотыми лучами, казались арками сказочного виадука. А где-то далеко сзади небом уже полностью завладели тяжелые волнистые тучи, и ей показалось, что на темном и страшном востоке все лютой ненавистью ненавидело запад, светящийся золотом и теплом изнутри.
Сверху капнуло. Даен подставила небу раскрытую ладонь, и на нее капнуло тоже. Начинался дождь.
Коди спрыгнул с трубы на стремительно темнеющий песок.
- Что ты будешь делать, малыш? – спросила Даен вдогонку, поднимая голову и поворачивая ее вслед пацану.
- Спать, - спокойно ответил тот.
- А потом?
- Потом проснусь, полью картошку и, если не будет дождя, пойду к холму и верну полную историю в ящик. А если будет дождь, останусь дома и буду ее читать. Возможно, поем. Или схожу погулять.
- Я тебе удивляюсь, - сообщила Даен. – Как ты можешь делать все это, зная то, что ты мне рассказал? И наверняка ведь это еще далеко не все, тебе известно гораздо больше, а ты живешь себе как обычно и живешь.
Коди остановился и посмотрел на нее через плечо.
- А разве тебе это не нравится? – просто сказал он.
И, не дожидаясь ответа впавшей в ступор Даен, пошел дальше, бросив ей на ходу:
- Самоубийство можно и не совершать. Мы и так умрем раньше, чем нам станет достаточно сложно существовать, и это тоже будет нормально и для нас, и для всего окружающего. Остатки вида, обреченного на вымирание, исчезают быстро. Я готов ставить на то, что по крайней мере завтра ничего не изменится. Солнце взойдет. А нам ничего большего и не нужно. Спокойной ночи.
Стоп. Может, она все-таки сама ляпнула ему про это солнце? Нет, она бы запомнила.
Даен, глядя ему вслед, еще раз подивилась тому, как же не ко времени и не к месту тут пришелся этот парень – и как одновременно кстати он тут оказался. Такой невозмутимый, такой совершенно очевидно двуликий – этих его скачков из одной крайности в другую не заметил бы разве что слепой. И эти его паузы в самой середине фразы, как будто он забывает, что именно хотел сказать, и пытается вспомнить… Нет, у него определенно некогда был брат-близнец, потерянный в роддоме и впоследствии умерший. Иначе этого не объяснить.
И ведь он был совершенно прав, как и всегда.
Ей нравилось спать столько, сколько ей хотелось спать. Ее страх перед фатумом отжил свое, после чего оборвался и утих. В конце концов, паника, жалобы и причитания не были ее атрибутами – нет, увольте, это к кому-нибудь другому. Ей всю дорогу дела не было до судьбы человечества, а о судьбе мира он сам позаботится и без нее. А значит, не о чем и волноваться.
Закат догорал, дождь усиливался, и шелест его капель в траве смешивался с шорохом набега морских волн на ее трубу. Вода тоже потемнела, и теперь увидеть в ней латимерию не было ровно никакой возможности, но вынимать из нее ноги Даен не стала, и им было тепло и мокро.
Она тоже знала, чем она будет заниматься завтра.
Для начала, поставит над своей капустой навес. Возможно, для этого придется заручиться помощью Коди.
И после этого всю оставшуюся жизнь будет абсолютно спокойна. Ведь даже если они не приносят пользы – вреда они тоже не приносят, не принесут и не приносили никогда.
Когда-нибудь все начнется заново. Пусть даже это будет не при них, пусть даже никто о них не вспомнит и не узнает – все начнется заново, и вокруг двух деревяшек с нацарапанными на них именами вскочит и развернется из пружинок папоротник, похожий на зеленые перья.
А дневник маньяка она утопит в море. Завтра же. Засунет вот в эту самую трубу, на которой теперь сидит, ибо море стерпит все. Слишком оно древнее. Ему тоже всю дорогу дела не было до судьбы человечества.
И в этом их с Даен сходство, первое и последнее.
Но, разумеется, до Коди, для которого существует только то, что здесь и сейчас есть у него перед глазами, им обоим далеко. По правде говоря, она отнюдь не была уверена, что пацан до сих пор помнит о ней.
А значит, не быть ей Евой.
Но это тоже к лучшему.
Она будет сидеть вот здесь, на этой железке, на воплощенном краю мира, в предбаннике новой жизни, свесив ноги вниз, сидеть, смотреть и запоминать. Когда-нибудь, возможно, ей удастся остановить ток собственной крови, сравнять температуру своего тела с температурой воздуха и перестать замечать, какое время на самом деле долгое. Тогда и она сможет увидеть, как прыгают в воду ящерицы, превращаются в воду ледники, вырастают новые деревья…
А как-нибудь она наверняка подумает о Коди и посмеется над ним, потому что она знает и видит, что происходит на Земле во время второй попытки, а он – нет. И здесь она его точно переплюнула.
Нечего было нос задирать, что у него есть стол, а у нее нет.

15 сентября 2010 года – 4 октября 2010 года
(то есть в два с половиной раза медленнее, чем планировалось, но все же не так медленно, как «Услышь меня»).
Северодвинск.